Обитаемый остров. Проблемы коммунизма на отдельной планете

 

Не хочется писать о фильме Бондарчука. О том, что сплагиачено из голливудских фильмов, насколько умело «мы» умеем копировать космические корабли и драки из «Матрицы», что Максим не «весь коричневый», как в книге, а кудрявый, белокурый и голубоглазый завсегдатай гей-клуба, что голованы похожи не на собак, а на чудищ из второсортного ужастика, и как выглядела бы экранизация «Войны и мира», если бы её снимал не Бондарчук-отец, а Бондарчук-сын. В общем, не хочется по-интеллигентски жаловаться на масскульт за то, что он – масскульт.
Можно даже сказать пару слов в защиту Бондарчука и его сценаристов. Они сделали фильм о противостоянии Системе и показали в своем фильме – случайно или намеренно – эту Систему так, что она до боли похожа на реальность современного российского общества. И скорее намеренно, ведь в фильм введены подробности, которых не было в книге, – например, террористы, взрывающие жилые дома. Телевидение в фильме прямо воспроизводит пропагандистские штампы российского государства – «антитеррористическую» истерию и провозглашение «стабильности» высшей ценностью.

Впрочем, сценаристам можно было ничего и не менять: планета Саракш и государство Неизвестных Отцов – это и так зеркало, в котором трудно не узнать современное капиталистическое общество, которое за 40 лет, прошедшие с 1968 года, когда писался роман, стало лишь еще ближе к фантастическому миру антиутопии братьев Стругацких.

Саракш как зеркало

Разве в нашем обществе – и без всяких облучающих башен – большинство не ведет себя конформистски, не верит пропаганде, не подчиняется кучке богачей, которые предпочли бы остаться анонимными, как пресловутые «Отцы»? Разве в нашем обществе не нагнетается – не так открыто и прямолинейно, как в книге, но все же – ненависть против «выродков» как средство безопасной канализации социальных антагонизмов? Разве не поддерживается на определенном уровне градус ненависти в отношении других государств у наших сограждан? Разве не похоже это на отношение к соседям – Хонти и Пандее, которое Отцы создавали с помощью Башен у своих подданных? Стругацким не пришлось ничего придумывать – они лишь взяли из современного им мира те тенденции, которые были ему внутренне присущи.

Фантастические условия планеты Саракш позволили лишь максимально обострить существующие здесь и сейчас противоречия: утрированно показать алчную и коррумпированную элиту, кучку «финансистов, промышленников и военных», дать ей в руки фантастические средства контроля над сознанием «низов», а сами эти низы сделать утрированно послушными, манипулируемыми. Радикальное революционное меньшинство, которое борется против гротескной системы, Стругацкие сделали еще более изолированным от «народа». Между «обывателем» и «революционером» в стране Отцов существует стена, надежно охраняемая башнями, вследствие чего «обыватели» не просто не хотят, но физически и не могут понять «революционеров».

Да, за эти 40 лет мы приблизились к планете Саракш. Тогда, в 1960–1970-е официальной цензуре, с одной стороны, и антисоветски настроенной интеллигенции – с другой, приходилось (в противоположных целях) с микроскопом выискивать параллели между «нашей советской действительностью» и страной Отцов. Не то чтобы общих черт не было вообще, но фактом остается, что в тексте приходилось с трудом искать, а чаще даже додумывать за авторов некие прозрачные полунамеки, строить натянутые аналогии. Сегодня такая мощная оптика не требуется: поразительное сходство Саракша и нашей современности не укрылось даже от Федора Бондарчука с его социально-философским развитием на уровне капрала Боевой Гвардии.

Наш мир похож на антиутопии, это приходится признать. Да и страхи авторов антиутопий вообще способны задевать чувства современных читателей лишь потому, что они узнают в них окружающую действительность; и, что еще страшнее, тенденцию ее собственного развития. Дивный Новый Мир Хаксли с делением на «альфы», «беты», «гаммы», «дельты» и «эпсилоны»; Океания Оруэлла с ее «высшими», «средними» и «низшими»; господство машин над людьми в «Матрице» и т.д., и т.п. Все это задевает наш интерес лишь потому, что в нашем мире люди делятся на богатых и бедных, на классы. В нашем мире «высшие» используют самые изощренные методы идеологического господства над «низшими», иногда прямо в стиле Министерства Правды, потому что над нами, в наше время господствует безличный механизм рынка, сила капитала и подчиненного ему государства, которые диктуют нам, которые стоят над нами, «форматируют» нашу реальность, как фантастическая машина Матрицы.

Однако Стругацкие в одном, но очень важном отношении стоят выше всех других фантастов, создававших свои миры как назидание или предупреждение человечеству. Оруэлл смотрит на свой тоталитарный «ангсоц» глазами напуганного обывателя, так же как Хаксли и Замятин: он пессимист, не знающий выхода и способный лишь ужасаться и передавать свой ужас читателю. Собственно, Оруэлл не поднимается ни в каком отношении над своими читателями, и потому, в конечном счете, его книга была использована как объяснение, «почему мы должны сбросить атомную бомбу на коммуняк» [1], потому она послужила укреплению реальных псевдодемократических аналогов Министерства Правды и Министерства Любви, а не их свержению.

Взгляд из будущего

Стругацкие пытаются посмотреть на Страну Отцов, представляющую наше настоящее, глазами человека коммунистического будущего. Люди коммунистического будущего, такие, как Максим Каммерер в «Обитаемом острове», или Румата Эсторский (Антон) в «Трудно быть богом», представляют собой ту альтернативу, которой нет у Оруэлла и других. Технологический прогресс, в отличие от большинства фантастов, у Стругацких не оторван от социального – ведь техника будущего, окажись она в руках у сегодняшних правящих классов, превратит Землю в Саракш, если не хуже.

У человечества есть будущее, говорят Стругацкие. В этом их отличие от таких интеллектуальных кумиров ХХ века, как Хаксли или Оруэлл. Даже «451 градус по Фарингейту» Рея Брэдбери, где гуманизм и вера в человечество не капитулирует до конца перед мрачными перспективами, отстает в этом смысле от миров Стругацких.

Коммунистические «Утро» ХХI века и «Полдень» ХХII века сохраняют свою притягательность и сегодня: когда коммунистическая перспектива, казалось бы, отодвинулась от нас за горизонт, а реальность все ближе к Саракшу, Гиганде, если не Арканару… Неслучайно этот «взгляд из коммунизма», присущий также Ивану Ефремову [2], родился в СССР, обществе, которое долгие годы было альтернативой капитализму и в котором ростки Коммунистического Завтра можно было увидеть, почувствовать, а значит, и описать. Социалистическое общество СССР не было идеалом, оно было переходом, мостиком между «миром Саракша» и «Миром Полдня», заключало в себе обе эти тенденции – капиталистическую и коммунистическую, борьба которых присутствует буквально в каждом произведении Стругацких. Нетрудно также заметить, что чем слабее становится сила коммунизма в СССР, чем ближе Союз подходит к капиталистической реставрации, тем мрачнее и безысходнее становятся «миры» братьев.

Именно этот «взгляд из коммунизма», независимо от позднейших комментариев Бориса Стругацкого, которые, видимо, продиктованы политической конъюнктурой, является главным в творчестве Стругацких. Независимо от их воли он является объективным содержанием, художественной правдой их творчества. И не случайно, что именно эта важнейшая сторона творчества братьев стала предметом атаки современных буржуазных критиков. Некоторые из них даже называют «Полдень» Стругацких фашизмом (как принято проводить параллели между коммунизмом и фашизмом у либералов), в силу того, что там нет места «частной инициативе», а дети воспитываются общественным способом [3].

Общество «Полдня» Стругацких – это действительно коммунизм. Там нет товарно-денежных отношений, а материальные богатства распределяются «по потребностям». Там нет классов, нет богатых и бедных, эксплуататоров и эксплуатируемых. Там нет порабощающего разделения труда – люди развиваются гармонично и всесторонне, труд стал творчеством, а монотонная и нетворческая работа автоматизирована. Там нет государства, дела решаются общественным самоуправлением, и нет нужды в армии и полиции, так как коммунизм покончил с социальными антагонизмами. Там нет семьи – дети воспитываются обществом, а любовь мужчины и женщины не отягощена домашним хозяйством и имущественной зависимостью.

Революция как нравственный выбор

И вот человек из коммунистического общества попадает на планету, где гниение капитализма в его империалистической стадии зашло уже очень и очень далеко. Главный герой «Обитаемого острова» землянин Максим Каммерер довольно быстро разбирается в политической ситуации и примыкает к Подполью, ведущему борьбу против режима Неизвестных Отцов. Тактика Подполья – отдельные террористические акции вместо атаки на «центр» – подвергается с его стороны критике. Однако политический момент в фильме оказывается смазанным. Его приходится прослеживать по книге.

Рядовые участники Подполья плохо осведомлены о целях движения и имеют низкий уровень политической сознательности. Руководством Подполья от них скрывается даже истинное назначение Башен. Как позже узнает Максим из общения с представителем левого крыла сопротивления, коммунистом по прозвищу Вепрь, на том, чтобы держать рядовых бойцов в неведении, настаивают «либералы в штабе», в то время как левые считают нужным, чтобы правду знали все («Об этом надо кричать на всех перекрестках»). «Либералы» рассчитывают использовать башни и дальше, но для «хороших» целей…

Подполье оказывается разношерстной коалицией противников диктатуры, среди которых можно доверять лишь левым. Как коммунист, Максим пытается выяснить социальную базу диктатуры Отцов, однако опять натыкается на политическое невежество рядовых подпольщиков. На вопрос Максима подпольщик по кличке Доктор отвечает: