Ночная жена (1 фото)

Очень интересный рассказ. Аккуратно много букв :)

• 

• — Ну что, дружище, как ты?
  — Да как в сказке. Чем дальше, тем страшнее.
  Мы каждую встречу начинали с этого диалога. Все-таки Макс жуткий оптимист. Немного туговат, слишком добрый, в детстве прослыл ботаником. Он не был особым трусом, но конфликтов избегал. Слишком мягкий. Вообще не от мира сего, но есть в нем хорошая черта — мой друг никогда не унывает. Я налил чаю, и тут Максим задумчиво посмотрел на свою кружку, сквозь боль улыбаясь своим мыслям.
  — Знаешь, — заговорил он, — а ведь все началось с чая.
  — Что именно?
  — Ладно, давай по порядку, — он поудобнее устроился на подушках, закашлялся, отдышался и повел свой неспешный рассказ.
  *
  Помнишь, я когда работал, после смены постоянно спал, как сурок? Пришел в тот день уставший, задолбанный. Даже новая квартира, в которую въехал третьего дня, разменяв родительскую, не радовала. Хотелось только спать. Продрых до полуночи. У меня после тяжелых смен часто такое бывало. Даже дверь не всегда закрывал. Ты иногда приходил, ругался.
  Проснулся от звука шагов. Глаза открывать лень, думал, ты пришел, говорю: «Поставь чайник, пожалуйста». В ответ женский голос: «Хорошо». Мозг не до конца проснулся, так что присутствие женщины не вызвало шока.
  Окончательно проснувшись, я прошел на кухню. Там орудовала с бутербродами незнакомая весьма милая девушка. Но красота в данном случае не главное. Как она вообще сюда проникла?
  — Ты кто? — единственное, что у меня вырвалось.
  — Я здесь живу.
  — Погоди, это я здесь живу, — я почти овладел собой. — Эта квартира куплена три недели назад, так что должен вас разочаровать.
  — А, вон оно что, — девушка села, оправив платье. И только тут мне в глаза бросилось то, что должно было меня не просто насторожить, а ввести в ступор. Бурые пятна на синем платье и порезы на руках.
  Как ни в чем не бывало, она продолжила:
  — А я думаю, куда делась та нервная психопатка?
  — Между прочим, достойнейшая женщина, — я посчитал своим долгом заступиться. — Она даже квартиру продала мне по бросовой цене, и с документами помогала.
  — Ясно, — ночная гостья кивнула. — Как и все остальные хозяева.
  — Не понял...
  — Ты в документы заглядывал? Здесь с девяносто пятого больше года никто не живет. С тех пор, как мама продала квартиру. Еще сорока дней не прошло.
  — Сорока дней после чего? — нет, фраза «сорок дней» вызывает у меня только одну ассоциацию. Кисель, кутья, борщ. Но как поминки связаны с этой странной девушкой?
  — С моей смерти.
  Знаешь, братан, мы иногда шутим по поводу отхода в мир иной, но в тот момент я испугался. Да какой там испугался! Я чуть в штаны не наложил! Я чувствовал, как поднимается каждый волосок на моем теле. Смотри сам. Платье в крови, руки порезаны, вместо радужных оболочек черные пятна, словно зрачки растеклись. И тут это чудо-юдо заявляет о своей смерти. Нет, разум, конечно, вывел предположение о дурдоме, но вот часть спинного мозга, что ниже поясницы, настойчиво вопила об обратном.
  — Слушай, ты только не обижайся, но тебе не на кладбище, тебе в дурку надо.
  Девушка задумчиво осмотрелась:
  — Не веришь?
  — Бли-и-ин, — страх уступил место раздражению. — Представь, к тебе в квартиру приходит неизвестный, заваривает чай, делает бутерброды, кстати, весьма вкусные, — я кивнул на тарелку, — и заявляет, что он с того света!
  — Смотри, — она протянула руку, и нож, стоявший на другом столе, воткнулся в стену у меня над головой. Тут же другая рука протянулась сквозь стену и извлекла с тумбочки в зале мобильник.
  — Все, все, хватит, — я замахал руками, — верю. А то ты еще квартиру разгромишь.
  Дыхание немного сперло. Передо мной сидел самый настоящий призрак и мирно пил со мной чай. Или сидела. Призрак сидела, хм...
  — А как будет призрак в женском роде?
  Она пожала плечами:
  — Не знаю. Можешь звать меня Ирина.
  Я поцеловал холодную, чуть напряженную руку.
  — Очень приятно, Максим. Ирина, вы же нематериальны. Как вы чай пьете?
  — Молча и с удовольствием. Я многое делаю с удовольствием.
  Мы пили чай, беседовали. Ирина оказалась интересной, приятной девушкой. Знаешь, Андрюх, что я скажу? Призраки бывают очень даже прожорливы. Особенно женщины. Сам посуди. Можно есть и не толстеть. Одно плохо. Выбор нарядов ограничен, и люди не ценят их красоту. Почему-то, проснувшись ночью и увидев перед собой парящую девушку в развевающемся саване, человек вместо того, чтобы сделать комплимент, начинает кричать, бегает, дико вращая глазами, и крестится. А полтергейстам даже поговорить не с кем. Обо всем этом мне рассказала Ирина. Моя просьба поставить чайник ввела ее в ступор. По сценарию, я должен был открыть глаза, убежать, а на другой день подать объявление о продаже квартиры. Обычно так все хозяева и поступали. Но я попутал бедному привидению все планы. Утром жутко не хотелось, чтобы она уходила, но солнце светит только живым. Гостья пообещала, что зимой мы будем видеться больше, чмокнула меня в щечку и растворилась.
  Вечером я приготовил свои фирменные блинчики, накрыл их крышкой и оставил записку. Очень хотелось увидеть Иришку еще разок, но нужно было отоспаться перед сменой.
  Утром меня разбудили ароматы, доносящиеся с кухни. Вся посуда была вымыта, на столе стояли баночки с котлетами и пюрешкой. Чувак, это было так офигенно!
  Так мы и стали жить с привидением Ириной. Когда я был на смене или спал ночью, она хозяйничала по квартире. Настоящий домовенок с самой доброй в мире улыбкой. Я пек ее любимые блинчики, рассказывал по ночам о своей жизни, о работе.
  Спустя три месяца с момента нашего знакомства у любимой был день рождения. Я хотел подарить ей новую модную одежду, драгоценности, но вовремя узнал одно обстоятельство. Ира не могла надеть ничего, кроме платья, в котором умерла, одежды, в которой ее похоронили, и белого савана. На день рождения, день смерти и день нашего знакомства я покупал разные вкусности, приносил цветы. Правда, любимая обижалась, если в букете было нечетное количество. Дескать, три розы дарят только живым.
  Но, если честно, черный юмор — единственный ее недостаток. Посуди сам: дорогих телефонов, платьев и драгоценностей не надо; готовит идеально; не пилит; голова не болит, если ты понимаешь, о чем я. Да-да, сексом призраки тоже занимаются. И не спрашивай, как. Цитирую: «Не молча, но с удовольствием».
  С момента нашего знакомства прошел год с небольшим. Постепенно я узнал, что в девяносто пятом году, когда я учился в седьмом классе, мою любимую, тогда еще двадцатилетнюю девушку, изнасиловали отморозки и оставили в кустах. Не выдержав позора, Ирина порезала себе вены и окунула руки в ведро с горячей водой. Конец немного предсказуем. Она умерла. Самоубийц не принимают ни в рай, ни в ад, и они тусуются до Страшного Суда в наших трех измерениях. У кого-то хватает сил покинуть гроб и жить независимо от тела, кто-то может навещать по ночам место своей смерти, но большинство остается гнить вместе с трупом. Суицидники сами по себе, как правило, слабые люди, вот и остаются там, под землей, не в силах побороть физику.
  Наступал день рождения любимой. Ничего не предвещало беды. Мы сидели перед телевизором, смотрели какой-то фильм и пили шампанское, как вдруг Ирина закричала диким голосом.
  — Что случилось? — я смотрел в искаженное болью лицо и не знал, что делать. — Где болит?
  — Все! Все болит!!! Любимый, помоги!!!
  — Да что случилось?! Как тебе помочь?
  — Третий сектор! Двадцать пятая могила! Быстрее!!!
  Я знаю, что мертвые не потеют. Но она задыхалась от боли, а на лбу выступила испарина.
  Пальцы мягко нажимали сигнализацию, ступени замелькали перед глазами. Уже через минуту я на ста пятидесяти мчал в сторону кладбища. Благо, оно у нас одно.
  Сторож выскочил на мои маты с монтировкой, готовый отразить любое нападение.
  — Отец, третий сектор, двадцать пятая могила! Быстро!!!
  — Ночью кладбище закрыто, — ответил бородатый дед. — Приходите завтра.
  — Пять тысяч! Только быстрее!
  — Ладно, идем. Развелось психов...
  Сунув в карман бородачу красную купюру, я достал из машины биту и мы пошли. Нужную могилу было видно издалека. На ней горел костер, а вокруг плясали малолетние уроды. Братан, ты знаешь, мое кредо — умение договариваться, но тут я не выдержал. Битой я просто снес первое на моем пути тело и мне было глубоко плевать на то, что эта тварь женского пола. Среди выродков нет женщин. Они выродки, и точка. Вторым ударом я сломал ноги костлявому уродцу лет шестнадцати от роду. Остальные трое опомнились. Размалеванная телка достала перочинный ножик, здоровый акселерат, поигрывая цепью, подходил ко мне, а тощее бесполое чмо в темном капюшоне шло с колом наперевес. Здесь я очканул не на шутку. Но за их спинами горела могила моей любимой. Дров придурки не пожалели. В битву вступил дедок с монтировкой. Незамеченный, с отключенным фонариком, он прокрался за их спины и саданул капюшоннику в голову. Моя бита пошла по длинной дуге, выбивая нож из рук девки, а кулак — прямым ударом акселерату в нос. Повезло. Парнишка вырубился с одного удара. Я быстро раскидал костер, сатанисты тихо постанывали. Нас спас фактор неожиданности. Вдвоем вывезти пятерых — такое возможно только в сказках.
  — Мы тебя найдем, сука, — это очнулся переросток. Капюшонника уносили девушки. Костлявый шел сам.
  — Заварицкого пять, квартира девяносто восемь, — мой голос был полон угрозы.
  — А я здесь почти каждый вечер бываю. Никифор-Петровича спросите.
  Мы с дедом молча очищали могилу, отмывали памятник от сажы.
  — А ты кто Ирине будешь? — спросил Петрович, когда мы оттерли памятник.
  Что я отвечу? Понимаете ли, я живу с призраком, и ей ни с того ни с сего стало больно.
  — Племянник, — терпеть не могу врать.
  — Ай, не трынди-ка. Ира одна в семье была.
  Я непонимающе уставился на старика.
  — Я ее дядя. Когда Ирка себе вены порезала, Машка, сестра моя, чуть с ума не сошла. Так что колись, внук, чего приперся так поздно?
  — У вас кофе есть? — придется говорить правду.
  За чашкой чая я рассказал деду Никифору все, что с нами происходило, начиная с покупки квартиры.
  — М-да, — мой собеседник поглаживал бороду, — а я думаю, адрес знакомый. Слушай, — протянул сторож, — можно, мы с Марией навестим ее завтра?
  — Ну, в принципе, почему бы и нет. Только она затемно приходит.
  — Да у нас все равно бессонница. Так что ждите в гости.
  Мне пришла в голову мысль.
  — Дядь Никифор, а поехали сейчас? У Иришки день рождения, думаю, обрадуется.
  Не буду описывать встречу родных людей. Там были и ,слезы и радость после двенадцати лет назлуки. Я не стал им мешать, лег на диван, закрыл глаза и начал думать.
  Самоубийцы, остающиеся в могиле, чувствуют все, что происходит вокруг них. Я видел неподдельную боль Ирины, видел ее страдание, хоть она и была вне тела. А стало быть, даже находясь у себя дома, бедная девушка чувствует все, что происходит в могиле. Слушая голоса на кухне, я ворочался до рассвета, а поутру проводил родственников и продолжил думать. Оставить все как есть я не могу, но что же делать?
  Куча окурков в пепельнице росла, а решения все не было. В тот день я впервые начал молиться. Молитва — последнее прибежище отчаявшихся людей. Я стоял в храме на коленях и кричал: «Ты, будучи безгрешным, искупил грехи всего человечества. Я знаю, что нечист, греховен, но позволь мне взять на себя ее вину. Неужели она обречена?». Я вспоминал библейские сюжеты и кричал. Я просил Его отдать ее наказание мне, а эту чистую душу, виновную лишь в том, что не выдержала, забрать к себе. Так я проводил все дни, когда не был на дежурстве.
  Однажды я спросил Иру, как она относится к религии, символам веры. Я не говорил ей о том, что хожу в церковь. Мне казалось это слишком личным и постыдным.
  — Знаешь, — она помолчала, — я избегаю креста, икон, святой воды, но не потому что больно или опасно. Нет, мне просто стыдно. Стыдно за свою слабость, за то, что отказалась от дара жизни. Мне и перед мамой стыдно, хотя спасибо за то, что привел их с дядей Никифором.
  — То есть это не является для тебя мукой или препятствием?
  — Нет. А ты что, в религию ударился?
  — Пока нет, — я поцеловал шелковистые волосы, но экзистенциальные вопросы у меня появились.
  Я купил несколько икон: Спаса, Богородицу, Николая Чудотворца. Помнишь у Канцлера Ги, братан? «Это не любовь, ты ведь ночью не Святую Деву звал». Что ж, если любовь определяется этим, то у меня была самая настоящая любовь. Даже Любовь с большой буквы. Каждый день я звал Бога, просил снять с любимой проклятие, а ответом мне была тишина.
  Ночью мое солнце по-прежнему приходило ко мне. Я замечал в каждой черточке ее лица затаенную боль. И счастье. Боль могилы и счастье находиться здесь, со мной. Эх, Андрюха, каким счастьем был наполнен первый год и как обливалось кровью сердце, когда я увидел всю глубину Бездны, в которую погрузилась Ирина.
  Однажды, когда я спал, а Иришка орудовала на кухне, ответ пришел.
  Мне приснился огромный пустырь. Позади меня была дорога, которая раздваивалась. Один из путей рассыпался вдали на тысячи линий. Второй же шел через овраги, терновники и заросли травы. Он был прямым и неумолимым, как траектория полета пули. А за ним в сиянии лучей уходила в небо Ирина. Я кивнул и уверенно ступил на него. И тут раздался спокойный, полный любви голос.
  — Ты всегда можешь отказаться. Только попроси, все прекратится.
  А на годовщину знакомства мне стало плохо. Дальше ты знаешь. Рак. Сначала рак желудка, тут же легкие. Врачи только цокали языком. Уникальный случай. За несколько месяцев первая стадия переросла в третью. Сейчас у меня поражено все, что только можно. А когда мне удается уснуть, снится сырая могила, боль и тоска. И мерзкий, ехидный, наполненный да краев злобой голос шепчет мне: «Ты всегда можешь отказаться. Ну же, одно только слово, крикни «не надо» и все вернется. Или ты хочешь сдохнуть?».
  А я хочу только рая. Для нее. Как у Высоцкого. Нарвать бледно-розовых яблок, и пусть она живет. Там, в раю.
  * * *
  Я долго молчал, глядя на Макса. Как же он изменился. В тридцать лет — глубокий старик. Сморщенное лицо, складки у губ, кожа бледно-желтая, как протухший жир.
  — Ты ни о чем не жалеешь?
  Глаза неожиданно зло заблестели. Через секунду мой друг выдохнул:
  — Никогда не задавай мне этого вопроса. Ты не знаешь, чего будет стоить ответ или хотя бы раздумья. Одна мысль может ее погубить.
  Разумеется, я не поверил ни единому слову из рассказа друга, но взял куриную лапку, бывшую некогда мощной рукой пожарного:
  — Прости меня, брат. Давай, выздоравливай.
  Мы проговорили обязательные в данном случае споры о неизбежности смерти. «Я скоро умру» — «Да не гони, мы еще на твоей свадьбе покуражим» и так далее, хотя оба понимали: скоро конец.
  * * *
  Максим Вершинин, пожарный, мой друг, просто хороший человек, умер пятнадцатого августа две тысячи тринадцатого года, не дожив трех недель до тридцати двух лет. Хоронили его тихо, в своем кругу. Родители погибли в пожаре еще в двухтысячном году, что повлияло на выбор профессии. Мой друг спас из горящих зданий десятки человек. А проводить в последний путь пришли всего четверо: я, старенький сторож Никифор Петрович с сестрой, да дневная сиделка, нанятая мной.
  * * *
  Сорок дней справляли тем же составом в квартире Макса. Я думаю, он бы одобрил мой выбор места.
  Пока я прибирал за гостями, наступила темнота. Из приоткрытого окна подул ветер. Наклонившись за ложечкой, я почувствовал ощутимый пинок под зад. Сказать, что я испугался, значит не сказать ничего. Это поймет только тот, кого пинали под зад в абсолютно пустой квартире.
  — Братишка, ничего личного. Твой ангел-хранитель просил передать. Сказал, ты знаешь за что.
  Макс стоял с незнакомой мне рыжеволосой девушкой и улыбался, как раньше. Передо мной снова был крепкий пожарный с мягким характером и доброй улыбкой.
  — Знакомьтесь. Ирина, Андрей. Андрей, Ирина.
  Я сел в кресло. Неужели все, что он рассказал, правда? И неужели его муки оказались напрасными?
  — Все нормально, брат. Нас в рай пустили. Мама с папой тоже там. Буду знакомить с невестой. Ну а с тобой еще не скоро свидимся.
  Они растворились в воздухе. Ошеломленный, я потирал ушибленный зад:
  — Э, а пинок-то за что был? — в ответ тишина. Тьфу, теперь гадай, что не так сделал в этой жизни.

---