Владивосток. Часть 2: широта крымская, долгота колымская(72 фото)

И подобно Одессе или Астрахани, другим русским городам у ворот иной земли, Владивосток тех лет обрёл поразительную многонациональность. Но только совсем иную - здесь почти не было татар и русских немцев, не больше среднего по губерниям евреев и армян, но разрослись общины, немыслимые на других концах империи:

Самыми заметными из них были, конечно, китайцы, которых тут привычно называли "манзы". На самом деле много среди них было и выходцев из провинций на Хуанхэ, которым империя Цин с 1860-х годов разрешила селиться в Маньчжурии. По данным переписей, китайцев в Приморье было всего-то несколько тысяч, но реально картина выходила иной: подавляющее большинство дальневосточных китайцев оставались поданными Цин, неуловимыми для царских переписчиков. Китайский квартал Владивостока носил красноречивое название "Миллионка", и своей трёхмерностью жизни на лоджиях тёмных узких дворов напоминал знаменитый Коулун в Гонконге. К сотне тысяч официальных жителей Владивостока стоит приплюсовать ещё и до 50 тысяч жителей Миллионки, которую с одесской Молдаванкой порою сравнивают не зря!

Все стереотипы о китайцах из старых боевиков про Джеки Чана тут воплощались сполна. Сюда же попадали и беглые русские каторжане, и даже японки не брезговали работой в "миллионных" публичных домах. Многие хунхузы сочетали роли лесного разбойника с городским мафиози, и уж во всяком случае находили здесь убежище. Полицейские, пытавшиеся проводить на Миллионке облавы, быстро дарили своё оружие хунхузам и хорошо если уходили живыми. По фасадам же росли вполне приличные магазины, мастерские и кафе выкристаллизовавшихся из этого первородного хаоса купцов - Тау Чайлиня, Кат Чана и других.

Самыми яркими атрибутами Хайшаньвэя (он же Фулатифустоку) были китайский театр и азартные игры. Манзы играли в карты и кости, в маджонг и банковку... Валютой служили палочки с иероглифами, которые китайцы выкупали на время игры у хозяина игорного дома, и сдав по завершении игры, получали выигранные деньги. Когда заканчивались палочки - на кон вполне могли поставить палец или ухо. Или свободу: проигравший неофициально становился рабом победителя. Суровый обычай играть на убийство первого встречного наши урки тоже вынесли, видимо, отсюда.

Другой приметой Миллионки были ханшиновые дома. Это не кофи-шопы, а рюмочные: ханшин - не местное название гашиша, а крепкая (до 60%) китайская водка. Курили китайцы опиум, что в 19 веке подхватили англичане, выращивавшие зелье в Индии. Опиум стал средством если не колонизировать Китай, то поставить его на колени, и к моменту возвышения Владивостока проблема наркомании среди китайцев стояла в полный рост. Вот в музее коллекция опиумных трубок:

А вот фотография Владимира Арсеньева - егеря сжигают опиумную делянку в уссурийской тайге:

В тени китайцев оставались корейцы. Эти бежали со своей голодной родины, особенно после русско-японской войны, когда Корея оказалась под пятой самурая. Многие герои антияпонского сопротивления, как например Ан Чун Гын, оформились именно в Приморье. В отличие от манзов, они охотно принимали русское подданство, числом местных китайцев как бы не превосходили, но вели себя гораздо тише и яркого следа в культурном коде Золотого Рога не оставили.

Чего не скажешь о японцах. Название "Владивосток" они произносили как Урадзиустоку или просто Урадзи, а сами были в большинстве своём из Нагасаки - города на обращённом к материку побережье, с 17 века открытого для иностранных купцов. За Транссибом оформился район Нихондзин-мати, базовой единицей которого был "моннай" - замкнутый квартал жилых домов, учреждений, мастерских, кумирен и школ. К концу 1910-х тут жило от 3 до 6 тысяч японцев, державших до трети фирм и предприятий. В ходу были японские товары - качественнее китайских, но дешевле западных. На северной окраине стоял буддийский храм - не знаю точно, были ли местные японцы сплошь буддистами, или синтоизм как язычество сюда не допускала власть. Наконец, успешные японцы эпохи Мэйдзи не дураки были съездить в Европу, и чужбина для них начиналась с Урадзи. Иные, как например поэтесса Ёсана Акико по дороге в Париж или жена настоятеля буддийского храма Ёнеко Тоидзуми в своих мемуарах, даже вписали Владивосток в японскую литературу. В том же музее - японской сейф из банка, занимавшего прежде здание: